17.01.2004

Александр Чак 
(1901-1950)

 

Художник Роман Сута (1896-1944) - "Лиесма" 1981

На тротуаре сердце лежало,
на тротуаре, солнцем согретом.
Оно чуть дышало, оно чуть дрожало,
мягкое, грустное сердце поэта.

А. Дольский, памяти А. Чака


 


ЧАК (наст. фам. Чадарайнис) Александр, латышский поэт. Сборники "Сердце на тротуаре" (1928), "Я и это время" (1928), Апаш во фраке" (1929), "Поэма об извозчике" (1930), "Мой рай" (1932), "Зеркала воображения" (1938). "Под высокой звездой" (1948), "Борьбе и труду" (1950).

"Чак был тем поэтом, который ходил вокруг оград своей окраины, целуя слезинки смолы на свежих ее заборах" (Имант Зиедонис).



Я И ПОЕЗД

Ночь.
Какая-то станция.
Огни, как желтые тряпки.
Кондуктор свистит в десятый раз,
но поезд не трогается.
Кондуктор свистит в одиннадцатый раз -
то же самое.

Я,
сидя в вагоне, крохотном, как ресторанный бутерброд,
чиркаю спичкой в десятый раз,
но она не зажигается.

Я,
сидя в вагоне,
чиркаю спичкой в десятый раз,
то же самое.

И тогда я с грохотом опускаю раму, 
чтоб впустить свежий воздух, 
я с грохотом опускаю раму, 
чтоб разбудить машиниста.

Поезд загудел и тронулся. 
В вагон ворвался свежий воздух 
А спичка зажглась красная, 
как мое сердце.

(пер. Владимира Невского)


Я И МЕСЯЦ

Месяц,
ты — выкидыш ночи,
желтый символ страстей.

Ох, какой ты нахал! 
Бродишь по селам, 
бродишь по городам 
круглый и голый, как лысина.

Невежа!
Штаны бы надел,
когда лезешь в чужие окна,
сладострастник,
похабник,
интриган-холостяк,
космический Шерлок Холмс.

Ух, как я ненавижу тебя,
насмешливый,
желтый
Мефистофель небесной лазури!
Ненавижу за то, что ты знаешь,
какой я плохой
и какие постыдные страсти
гнездятся в душе у меня.

Эх, если б мог я
сорвать тебя с неба,
чтоб ты перестал меня мучить!
Ну что тебе?
Сгинь
или
или избавь от желаний, 
которые точат меня, 
а в глаза не гляди свысока, 
не гляди укоризненно.

Месяц,
выкидыш ночи, желтый 
символ страстей.

(пер. Владимира Невского)


ЖЕНЩИНЫ

Без движенья, как письмо без марки, 
На вокзале я люблю торчать. 
Женщины, огромные как барки, 
Весело несут в корзинах кладь. 

После этих хрупких ноготочков 
У девиц, которых выпил джаз, 
Радуешься женщинам в платочках, 
Настоящим бабам без прикрас. 

Едут в запропащую глубинку, 
В позабытый чертом уголок, 
Чтоб со свежим маслом в Ригу, к рынку, 
Поезд их назавтра приволок. 

Их слоновьи ноги так ступают, 
Что, не выдержав могучих пят, 
Камни в изумленьи замирают 
И ступени жалобно скрипят. 

Жаль, что нет великого Верхарна, 
Жаль, до наших дней недотянул, 
А не то бы снова благодарно 
Он походки той услышал гул. 

Как колышутся их бедра, груди 
Необъятные, пьяня, как ром, 
И невольно отступают люди, 
Пропуская их в дверной проем. 

Голосов их звук услышав трубный, 
Брякнулся б поэт-романтик Тик. 
Даже старец, страсти недоступный, 
Встретив их, любовь бы вновь постиг. 

После этих хрупких ноготочков 
У девиц, которых выпил джаз, 
Радуешься женщинам в платочках, 
Настоящим бабам без прикрас.

(неизвестный переводчик)


ЖЕНЩИНЫ

На вокзале, как письмо без марки, 
Я застрял — глазею битый час: 
Женщины, огромные, как барки, 
Проплывают будто напоказ.

После хрупких, высосанных джазом 
С лаковыми коготками дев
Я от радости теряю разум, 
Настоящих женщин углядев.

Едут по своим углам медвежьим, 
Где со скуки удавился б черт, 
Чтоб уже наутро с маслом свежим 
Их обратно в Ригу поезд пер.

Эти ноги толстые, слоновьи 
Беспощадно топчут все подряд. 
Камни крякают от их здоровья, 
Лестницы беспомощно скрипят.

Жаль, Верхарн великий жил так мало, 
Посидеть со мной прийти не смог. 
Вот бы слух и глаз ему ласкала 
Тяжкая походка этих ног!

Колыхаются большие бедра, 
Опьяняя, как старинный ром: 
Женщины, таща мешки в ведра, 
В дверь, толкаясь, лезут вчетвером.

Трубным звукам голоса подобны, 
Рухнет в обморок от них эстет. 
Даже в стариках они способны 
Пробудить былой любовный бред.

После хрупких, высосанных джазом 
С лаковыми коготками дев 
Я от радости теряю разум, 
Настоящих женщин углядев.

(пер. Владимира Невского)

 

adada-inn & адада-съют