Эвтаназия (euthnasia) общая (civilis), частная (civicus), медицинская (medicus)

В настоящее время в сфере взаимоотношений человека с собственной смертью укоренилось и стало привычным присутствие своеобразного терминологического излишества или плеоназма.
   Суицид. Самоубийство. Эвтаназия. Аутоэвтаназия.
   Эти термины возможно и имеют право на особые значения и самостоятельное существование в специальной литературе, там, где зачастую необходима какая-то дополнительная детализация. Но в тех случаях, когда субъектом отношений является дееспособная, правомочная и вменяемая личность, их некритическое распространение в общей или социальной лексике, соединенное с тенденцией к противопоставлению их смыслов (поддерживаемой узкими специалистами -- медиками и правоведами), препятствует рассмотрение явления безотносительно к сложившимся стереотипам и серьезно искажает суть главного вопроса.
   В формулировке Г.Ш. Чхартишвили, представленной в философском разделе его исследования "Писатель и самоубийство", он звучит так:

"Предложим иную редакцию главного вопроса философии: кем является человек по отношению к собственной жизни -- владельцем или сторожем? Если я -- хозяин, то имею право поступать со своим имуществом, как мне заблагорассудится, пусть даже себе во вред. Если же я, как утверждает религия, -- нечто вроде арендатора, то я, конечно, могу разворовать или уничтожить доверенное мне сокровище, но в этом случае я злодей и разбойник. Настоящий хозяин жизни с меня спросит. Дискуссия между идеалистами и материалистами, между сторонниками и противниками самоубийства в значительной степени представляет собой то, что на современном юридическом языке называется имущественным конфликтом из-за права собственности... Мысль о возможности самостоятельного, по собственным правилам, ухода из жизни мне, как и многим, придает экзистенциальной храбрости и согревает душу. Какая чудесная штука эвтаназия, думаю я..." [23]

Реакция врача на подобный "имущественный" подход к жизни и смерти вполне ожидаема: "...циничен, хотя и остроумен". Так его характеризует в своей описательной статье об эвтаназии (45 ссылок на источники) д.м.н. О.Е. Бобров (г. Киев). [4] Ожидаемый -- исходя не столько из специфики профессии автора статьи, сколько из некорректного употребления Г. Чхартишвили термина "имущественный"; правильнее было бы указанный конфликт именовать вещным. В остроумии Г. Чхартишвили можно обнаружить и ещё одну грань, -- если вспомнить Тита Лукреция Кара, который 2000 лет назад неосмотрительно заявил: "В собственность жизнь никому не даётся, а только на время" (Лукреций, "О природе вещей"). Неосмотрительно -- потому что Лукреций на 44 году своей жизни поступил вопреки собственной философии и стал самоубийцей.

Некоторые философы, даже оставаясь противниками суицида интуитивно признают (в отличие от правоведов) необходимость трансформации в вещь объекта, устраняемого из жизни: "Полагание возможности суицида означает утверждение необходимости смерти (человеческой конечности). Когда самоубийство представлено в качестве "проекта" возможного развития событий, тогда смертность человека оказывается положенной как безусловно необходимая, неизбежная; вариативность же при этом оказывается отнесённой лишь к участию/неучастию в осуществлении этой неизбежности. Напротив, если смерть полагается в качестве возможности, то самоубийство исключается из сферы человеческой активности и тем самым сохраняется свобода этой активности (открытость онтологической перспективы)... Таким образом нельзя осуществить возможность собственной смерти, не переведя себя при этом в вещь (в сущее "что"). Самоубийство не есть поступок; самоубийство совершает не личность; в самоубийстве ничего не совершается (ибо в нём лишь подтверждается наличное). Суицид, таким образом, есть крайняя степень греховности, абсолютная онтологическая деструкция личности." [1, Аванесов, С.С.]

Из "Новейшего философского словаря" А.А. Грицанова, статья "Эвтаназия", следует:

"Если брать в совокупности, то под Э. можно понимать такую ситуацию, когда смерть становится для человека благом... При этом следует иметь в виду, что Э. - термин, прилагаемый к медико-биологическим ситуациям, но выходящий далеко за пределы последних: в область этики, религии, юриспруденции. Сегодня проблема Э. активно дискутируется и входит в число наиболее сложных биоэтических проблем... По сути, предметом ожесточенных дискуссий стала проблема морального оправдания убийства или самоубийства... Проблема Э. так или иначе сводится к проблеме "качества жизни"... Э. - очень сложная в правовом отношении ситуация. Главный ориентир для ее понимания в этом отношении - право на жизнь. А оно предполагает не только право на сохранение жизни, но и право на распоряжение жизнью. А последнее включает в себя и право на предельную самодетерминацию личности, в том числе право самому принимать решение, когда закончить земное существование. И в этой позиции право на жизнь начинает предполагать право на смерть." [13]

И хотя автор словарной статьи оговаривается, что некоторое различение понятий "эвтаназия", "автоэвтаназия" ("по сути самоубийство"), "ассистированный суицид" ("пособничество в самоубийстве или непредотвращение последнего") имеет определенный смысл, общим содержанием всех четырех терминов остается главное: распоряжение человека собственной жизнью и смертью, закономерно вытекающее из природного, естественного права соматической собственности личности.
Именно в этом смысле они и буду употребляться в дальнейшем.

Преодолеть традицию, которая разводит суицид и эвтаназию по различным "ведомствам", довольно непросто. Даже Дерек Хамфри (Derek Humphry), основатель общества "Хемлок", отстаивающего право людей на эвтаназию под лозунгом "Достойная жизнь, достойная смерть" (затем измененного на "Promoting end-of-life choice", "Выбор продвинутого конца жизни"), и тот не удерживается от оговорки: "Оправданный суицид. Это рациональное и спланированное самоосвобождение через самоубийство. Иными словами, это автоэвтаназия, использующая суицид в качестве средства. Я не думаю, что термин суицид является действительно подходящим в этом контексте, но мы привязаны к нему. Слово эвтаназия стало обозначать некоторое деяние для достижения хорошей смерти." [22] И оговорки, надо отметить, знаменательной, свидетельствующей о том, что для преодоления силы традиции, выраженной в словах А. Шопенгауэра: "Наконец, естественная смерть, в настоящем смысле этого слова, -- та, которая происходит от старости, эвтаназия, представляет собою постепенное и незаметное удаление из бытия", [25] недостаточно простого признания "Хемлоком" эвтаназии или суицида "окончательным гражданским правом", "ultimate civil right".

Проблема эвтаназии ли, суицида ли непосредственно связана с вопросами права собственности на жизнь (в их обыденном или либертарианском понимании) или с правом соматической собственности личности (в философском и антрополого-юридическом понимании). Ряд авторов (М.Н. Малеина, Ю. А. Дмитриев, Е. В. Шленева, М. Авдеенкова и др.) успешно доказывают правовую допустимость эвтаназии с точки зрения законов Российской федерации [8], [9]. С другой стороны, множество юристов (например, М.И. Ковалев, Л.Д. Туршук) категорически возражают против эвтаназии [10], [21].

Полярность мнений правоведов связана и с неупорядоченностью в обществе нравственных принципов (упоминаемых в ст. 1064 ГК РФ или в ст. 4 закона Украины "О собственности"), и с обнаруженной еще П. Сорокиным консервативностью правового мышления, когда "вместо анализа действительных причинных взаимоотношений, существующих в живой действительности, догматика уголовного права весьма усиленно занималась и занимается анализом перечисленных в кодексе "преступных деяний", игнорируя аналогичные явления, данные вне кодекса". [18].
Но еще одной причиной положения дел, возможно, главной, является непоследовательность решения вопроса о собственности.

   Не останавливаясь на аргументах противоборствующих сторон, подробно изложенных в статьях с той и другой стороны, в том числе и указанных в списке использованной литературы, отметим только роль коллективной нравственности в проблеме эвтаназии на примере СССР и его наследников. Когда общество было достаточно однородно или его стремились считать таковым, гражданское право более настойчиво переходило от простой защиты к более тонкому вмешательству -- к регулированию личных неимущественных прав и отношений. Достаточно сравнить формулировки ст.ст. 2 и 150 ГК РФ (только защита) и ст. 1 Основ гражданского законодательства Союза ССР и республик 1991 г. (защита и регулирование).
   И действительно, как может законодательство, например, современной России регулировать право на жизнь, когда социологические исследования свидетельствуют о значительных разбросах во взглядах общества на эвтаназию и самоубийство.
   Или взять сходные статьи Уголовных Кодексов республик СССР и РФ. Ранее указание на уголовную ответственность за убийство не сопровождалось нынешней добавкой "другого человека" , во всяком случае это уточнение было размещено не в тексте статьи, а в научно-практическом комментарии к ней. В том же комментарии пояснялось, что самоубийство не считается преступлением, но заслуживает морального осуждения. Иными словами, не так давно в сознании значительной части членов общества между убийством и самоубийством (соответственно, эвтаназией) искусственно проводилась недвусмысленная аналогия.

Сегодня такими же методами рядом с двумя диаметрально противоположными полюсами убийства и неубийства возводится искусственная надстройка эвтаназии, чему способствовало замалчивание проблемы самоубийства в советское время. Соответствующая статистика и ее анализ относятся к 20-м годам прошлого века, затем следует длительный, вплоть до конца 80- годов, период засекречивания. Не велись теоретические разработки, не було научных публикаций, в частности, с 1912 по 1994 гг. не издавался капитальный труд Э. Дюркгейма "Самоубийство".

   И только из опубликованных работ М.Н. Гернета можно узнать, что в СССР в те годы "искали смерть" 10% женщин по причине отвращения к жизни и 22% мужчин -- из-за физических болезней (в процентах к общему числу свою смерть нашедших) [6]. Гернет указывает также, что процент самоубийств с нераскрытыми мотивами достигает 70% (наше примечание: по современным данным -- не менее 40%) и приводит сведения о статистике способов самоубийства во Франции, подчеркивая, что они с годами меняются крайне медленно: у мужчин "публичные" способы, т.е. достаточно демонстративные и заметные для окружающих, составляют около 30%, у женщин доходят до 50%. (К публичным можно отнести утопление и прыжки с высоты или под транспортные средства). [7]

   Что касается случаев суицида, ежегодно совершающихся в мире, их количество оценивается примерно в 500 тысяч и значительно колеблется от страны к стране. Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ, World Health Organization) публикует их статистику на своем сайте. Там указывается, что в России в 2002 году покончили с собой (в расчете на 100000 жителей) 81 чел. (в том числе 69 мужчин), в Украине -- 62 чел. (из них 52 мужчины). [33]
   Иными словами, один-два человека в неделю в каждом стотысячном городе или районе большого города. При этом социологи утверждают, что число тех, кто покушался на самоубийство, но не смог довести намеченное до конца, во много раз (называют коэффициент от 5 до 10) больше! А значительный процент жертв дорожно-транспортных происшествий носит скрытый суицидальный характер. Наблюдается и значительная возрастовая корреляция. Показатели количества суицидов постепенно растут на всем протяжении отрочества-юности, резко повышаются в ранней взрослости, а затем сохраняются примерно на одном уровне до перехода в возрастную группу от 75 до 84 лет.
   По оценке американских специалистов, сделанной на основе статистических данных 2001 года по США, "каждое самоубийство интимно затрагивает по крайней мере 6 других людей" [34]

И общее количество реализованных решений о прекращении жизни, и количество не могущих остаться незамеченными для окружающих публичных суицидов свидетельствуют о несомненной социальной значимости и востребованности права человека на собственную смерть. Не следует забывать и прогноз П. Сорокина, сделанный им около 70 лет назад: "Когда система норм и стандартов претерпевает шок и становится дизинтегрированной, кривая анемических <аномических> самоубийств неизменно идет вверх. Является ли причиной шока экономическая паника и резкий переход от экономического процветания к депрессии или неожиданный переход от депрессии к процветанию, или еще что-либо, он всегда сопровождается ростом самоубийств. Так как дезинтеграция, сопровождающая переход от одной фундаментальной формы культуры к другой, бесконечно более велика, чем единичная экономическая, политическая или какая-либо другая частичная дезорганизация или шок, необходимо ожидать, что рост кривой суицидов в такие периоды будет сильно возрастать... В свете этих факторов было бы чудом, если бы суицид не увеличился за последние десятилетия, и также будет удивительно, если он не продолжит расти вместе с прогрессирующей дизинтеграцией чувственных культурных ценностей и социальных стандартов..." [17]

Несмотря на это, отношение общества к стремлению своих членов реализовать их право прекратить жизнь, более не доставляющую им удовольствия и уже не воспринимающуюся ими как благо, остается невыясненным. В интернете можно обнаружить отрывочные сведения о региональных исследованиях, сообщается также о проведенном центром РОМИР в начале 2000 годов социологическом опросе, согласно которому около 40% опрошенных не осуждают безоговорочно чьих-либо решений о прекращении жизни: "В апреле 2002 года независимый исследовательский центр РОМИР провел очередной опрос по всероссийской репрезентативной выборке. Опрос проводился среди 1500 респондентов в 94 населенных пунктах РФ (160 точек опроса, 40 субъектов федерации). В ходе исследования россиянам был задан вопрос, как они относятся к эвтаназии и самоубийству. Как показали данные опроса, 20 % респондентов сказали, что эвтаназия не оправдана. Почти столько же опрошенных – 18,7 % считают это оправданным всегда. Неоправданной в большинстве случаев эвтаназию считают 12,5 % граждан, а в большинстве случаев оправданной – 20,4 %. Затруднились с ответом 12,8 % россиян. Остальные опрошенные полагают, что в определенных случаях эвтаназия оправдана, а в определенных – нет. Что касается самоубийства, то его неоправданным считают 63,2 % граждан. Практически нет тех, кто считает, что самоубийство оправдано всегда. В большинстве случаев неоправданным считают самоубийство 15,2 % респондентов. Остальные россияне полагают, что в каких-то случаях самоубийство оправдано, а в каких-то – нет." (Цит. по: [21])

Но спорадические социологические опросы, к сожалению, не могут ни нарисовать подлинную картину отношения людей к праву на жизнь и на смерть, ни тем более помочь исправить искаженное представление граждан о суициде (читай: эвтаназии) и эвтаназии (читай: суициде), тем более когда они поддерживаются усилиями специалистов-правоведов. Приведем фрагменты из статьи украинского ученого, профессора, к.ю.н. Р. Стефанчука:

   "Учитывая все сказанное, предполагаем, что под понятием эвтаназии следует понимать сознательную и преднамеренную деятельность медицинского работника, которая направлена на прекращение физических, психических, моральных либо иных страданий пациента, вызванных его неизлечимой болезнью, и приводит к смерти больного при условии, что указанная деятельность осуществляется медицинским работником по осознанной и бесспорно трактуемой просьбе полностью, объективно и своевременно осведомленного о результатах такой деятельности пациента либо его законного представителя...
   Вместе с тем ч. 4 ст. 281 ГК Украины содержит положение, в соответствии с которым «запрещается удовлетворение просьбы физического лица о прекращении его жизни». А это означает, что Украина, как и Россия, четко определила свое отрицательное отношение к легализации эвтаназии. Такая позиция абсолютно оправданна и отвечает европейскому подходу. Дополнительная регламентация запрета эвтаназии предусмотрена и в ст. 52 Основ законодательства Украины о здравоохранении. Там, в частности, сказано, что медицинским работникам запрещается осуществление эвтаназии (как в активной, так и в пассивной форме – дополнение моё – Р.С.)...
   Кроме этого, мы не можем согласиться с мыслью о том, что, отказываясь от лечения, человек осуществляет свое полномочие распоряжаться собственной жизнью, поскольку данным полномочием, как и правом на смерть, по нашему глубокому убеждению, человек законодательно не наделен (Стефанчук Р.О., "Право на життя як особисте немайнове право фізичних осіб" // Право України, № 11, 2003.)" [19]

...Относительное всесилие права и относительное бессилие человека -- не это ли имел в виду Питирим Сорокин, когда писал про тягу догматики права к "анализу перечисленных в кодексе "преступных деяний"?

   Само собой разумеется, что, руководствуясь соображениями, аналогичными вышеприведенным, суицид и эвтаназия всегда будут помещаться на различные правовые "полки". Хотя отличия между ними заключаются только в способах реализации естественного права на жизнь и смерть.
   При суициде это самостоятельные действия свободного человека. При самопожертвовании смерть может наступить как в результате противоправных действий преступника, так и в силу непреодолимых (стихийных) обстоятельств или случая. При эвтаназии в узком и частном смысле этого слова смерть предоставляется человеку медицинским работником, хотя не существует природных и непреодолимых ограничений на такую помощь при суициде (тоже в узком и частном смысле слова).
   Во всех этих случаях человек реализует свое естественное, но покуда оспариваемое право (запрещенное или не запрещенное законодательством, или только не сформулированное им -- это еще вопрос, впрочем, не главный) дееспособной, правомочной и вменяемой личности принимать самостоятельные решения о прекращении своей жизни в любое время и на любом основании, а также свободно реализовывать это право единолично или при участии третьих лиц.
   (Как писал Ежи Лец, "инстинкт самосохранения становится иногда движущей силой самоубийства"!)

   Именно, третьих, т.к. сторонами такого права являются два юридически и необходимо значимых лица Я-субъект и Я-объект, которые в отношении этой сферы права видимо могут или должны быть обособлены в индивидууме, хотя и выступают в остальных видах правоотношений как единое целое.
   Почему же в данном случае необходимо их выделять и разделять?
   Известны примеры, когда Я-субъект представлен только своим паспортом и своей энцефалограммой и абсолютно неспособен к осуществлению каких-либо деяний, кроме неподвижного пребывания на ложе и ожидания на нем своей смерти, смерти Я-объекта, т.е. прекращения деятельности мозга и остановки сердца. Но когда в подобных жизненных обстоятельствах Я-субъект принимает решение о прекращении своей жизни, самого такого решения, естественно, недостаточно, требуются дальнейшие действия, направленные на умерщвление Я-объекта. Т.е. проходит некоторое время между принятием решения одной стороной нашей -- амбивалентной -- личности и его осуществлением, действиями, направленными на другую сторону своего Я. Таким образом при распоряжении правом соматической собственности смерть причиняется самому себе путем принятия решения личностной стороной в отношении стороны соматической. В качестве искателя смерти выступает Я-субъект человека, смертельное же деяние направлено на Я-объект этого же человека.

Доктор философских наук и врач-биохимик П.Д. Тищенко пишет: "Самоубийству исходно отказано во всеобщности, а следовательно, и смерть здесь всегда не «собственная». Она принадлежит природе (раку, инфаркту, мозговому кровообращению и т.д.) или государству, обладающему правом посылать в бой и казнить... Чтобы смерть стала «своя», необходимо публично признанное право личности на достойную (т.е. «собственную») смерть. В подавляющем числе современных государств ситуация как бы застыла в фундаментальном метафизическом сдвиге. С одной стороны, самоубийство уже не всегда признается в качестве психического расстройства, т.е. общество «видит» (или делает вид, что видит), что возможен рациональный суицид. <или эвтаназия -- примечание наше> Но с другой — права на предельную само-детерминацию у индивида также нет." [20]

   К этому можно только добавить следующее.
   Во-первых, отказ самоубийству во всеобщности -- скорее всего временный, основанный на временной незрелости общественных институтов собственности. Во-вторых, простого признания права личности на смерть как на разновидность блага, как показывает история вопроса, совершенно недостаточно. Требуется признание де-юре главного права -- права соматической собственности личности. Иначе нам трудно объяснить самим себе, почему такого рода идеи не распространились в социуме, хотя как данность существуют уже давно: «Ведь говорят же по этому поводу, что мудрец живёт столько лет, сколько ему нужно, а не столько, сколько он может прожить, и что лучший дар, который мы получили от природы и который лишает нас всякого права жаловаться на наше положение, это возможность сбежать. Природа назначила нам лишь один путь появления на свет, но указала тысячи способов, как уйти из жизни...» [11]
   (И не только не распространились, но и со времен М. Монтеня подзабылись, о чем с горечью пишет Милан Кундера в "Невыносимой легкости бытия": "У собаки по сравнению с людьми нет особых преимуществ, но одно из них стоит многого: эвтаназия в ее случае законом не возбраняется; животное имеет право на милосердную смерть.")
   Возможно, определение культуры как "отложенного самоубийства", [2] данное ей другим философом, М.А. Аркадьевым,   и содержащее опосредованное включение в нее идеи суицида, следует считать не столько отложенным, сколько откладываемым, -- до той поры, пока общество окончательно не интегрирует в себя идею ССЛ.

Как это ни странно может прозвучать, такой интеграции в европейской культуре отвечает евангельский образ Христа, самостоятельно распорядившегося своей жизнью и выбравшего добровольную смерть, о чем написал в начале 17-го века английский поэт, философ и священнослужитель Джон Донн в своем трактате "Биатанатос" [27] :

   "For first, Christ dyed because he would dye; other men admitted to the dignity of Martyrdome, are willing to dye; but they dye by the torments of the Executioners, they cannot bid their soules goe out, and say, now I will dye.
   And this was Christs case: It was not only, I lay down my life for my sheep¹, but he sayes also, No man can take away my soule; And, I have power to lay it down;²And De facto, he did lay it down, he did dye, before the torments could have extorted his soule from him; Many crucified men lived many dayes upon the Crosse; The thieves were alive, long after Christ was dead; and therefore Pilate wondred, that he was already dead.
   His soule did not leave his body by force, but because he would, and when he would, and how he would; Thus far then first, this is an answer to this question, Quis homo?³ Christ did not die naturally, nor violently, as all others doe, but only voluntarily."

   "Прежде всего, Христос умер потому, что Он хотел умереть. Иные, признавая благо мученичества, желают умереть; но они умирают мукой убиения, они не могут предложить своей душе уйти, просто сказав: теперь я умру.
   А вот как было у Христа, возгласившего не только: Жизнь Мою полагаю за овец¹, -- но также -- Никто не может отнять у Меня Мою душу, -- и еще -- Имею власть отдать ее².
   И фактически Он отдал ее, Он действительно умер прежде чем муки, возможно, отторгли бы Его душу. Множество замученных жили много дней на кресте и разбойники тоже, намного позже того, как умер Христос. И поэтому Пилат изумился, когда тот был уже мертв.
   Его душа не оставила тело насильственно, а посему Он был и пребудет всегда таким, каким Он был. По сей день это и есть ответ на вопрос Quis homo?³: Христос умер не естественной смертью, не насильственной, как все прочие, но только добровольной."⁴

1. John, CHAPTER 10:15: even as the Father knows Me and I know the Father; and I lay down My life for the sheep. --
Ин 10:15: Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; и жизнь Мою полагаю за овец.
2. John, CHAPTER 10:18: No one takes it away from me, but I lay it down by myself. I have power to lay it down, and I have power to take it again. --
Ин 10:18: Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее. Имею власть отдать ее и власть имею опять принять ее.
3. Quis homo? -- лат. Что есть человек?
4. Перевод наш.

"Непопулярный" тезис о допустимости безгреховного самоубийства был дополнительно развит около 200 лет назад английским писателем и философом Томасом де Квинси (Thomas DeQuincey), который утверждал в своем трактате "На самоубийство", что самоубийство может быть и неумышленным ("self-homicide"), не несущим тем самым на себе печать смертного греха, -- в отличие от умышленного ("self-murder"). [31]
Современный исследователь феномена самоубийства как культурного института И. Паперно считает, что Т. де Квинси использовал терминологические юридические тонкости определений самоубийства -- self-homicide и self-murder -- в качестве основы для возражений Д. Донну. [14] Но Х. Борхес в лаконичном, но емком эссе "Биатанатос", указывая на де Квинси как на источник своих сведений об этом произведении Джона Донна, пишет: «Де Куинси («Writings», VIII, 336) суммировал их таким образом: самоубийство — это одна из форм убийства; крючкотворы от правосудия различают убийство преднамеренное и вынужденное; рассуждая логически, это разграничение следовало бы применить и к самоубийству. Поскольку далеко не каждый совершающий убийство — убийца, далеко не каждый самоубийца несет на себе печать смертного греха. Таков недвусмысленный тезис «Биатанатоса». [5] Т.е. аргументы де Квинси, хотя и выражены в форме возражений, по существу подтверждают идею поэта.

И все-таки более значимым для нас является заключение Борхеса, высказанное там же, -- что Джона Донна "заставило взяться за перо внезапное и смутное предощущение" важности и глубины темы самоубийства. Выходя за пределы религиозных рамок, тема безгреховности самоубийства вырастает в тему естественности права соматической собственности личности, права, которое уравнивает смысл и содержание явления суицида и эвтаназии путем передачи регулятивных функций в сфере жизни и смерти от временных и неустойчивых этических институтов значительно более фундаментальному и устойчивому институту собственности.

Ф. Ницше писал: "Если отвлечься от требований, которые ставит религия, то позволительно спросить: почему для состарившегося человека, ощущающего упадок сил, должно быть достойнее терпеть свое медленное истощение и разрушение, чем совершенно сознательно положить ему конец? Самоубийство есть в этом случае вполне естественное и напрашивающееся само собою действие, которое, как победа разума, должно было бы возбуждать наше уважение; и оно действительно возбуждало его в те времена, когда старейшины греческой философии и храбрейшие римские патриоты имели обыкновение умирать через самоубийство... Религии богаты всякими уловками против требования самоубийства; этим они вкрадываются в доверие тех, кто влюблен в жизнь." [12]

Обобщая сказанное, можно сделать вывод, что феномен общей или социальной эвтаназии euthanasia civilis (civilis, лат. -- касающийся граждан, общеполезный) целесообразно рассматривать состоящим из двух, тесно связанных и имеющих общую природу гражданско-правовых актов:

Первая выполняется по медицинским показаниям, ее назначение является прерогативой лечащего врача, применение второй основывается на собственном волеизъявлении гражданина, но и та и другая подлежат государственной поддержке в порядке обеспечения конституционных прав на основные блага: жизнь и смерть, а также на соматическую собственность личности.
Признание за людьми их права лично для каждого считать или не считать смерть благом основывается на определении здоровья, выработанном международным сообществом в лице Всемирной организации здравоохранения: "Состояние полного физического умственного и социального благополучия, а не только отсутствие болезни или немощи." [16] -- "A state of complete physical, mental and social well-being and not merely the absence of disease or infirmity". [30]

(Заметим в скобках, что одного только признания такого права, надлежащим образом, конечно, оформленного в ряде случае может оказаться достаточным для удержания потенциального "эвтаназера": "Мысль о самоубийстве – сильное утешительное средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи" (Ф. Ницше, "По ту сторону добра и зла").

Очвидно, что запретить давать субъективную оценку своему состоянию, качеству своей жизни невозможно. Ярким примером такой оценки, которая в глазах многих людей может быть сочтена неадекватной, служит поступок знаменитого основателя и владельца фирмы "Кодак" Джорджа Истмена, который за 20 лет до своего самоубийства в возрасте 58 лет принял решение остановить свою жизнь, если ее качество больше не будет его устраивать. Он так и поступил, хотя его богатство вполне давало ему возможность преодолевать недуг (по одним данным, он страдал подагрой или артритом, по другим -- спинномозговым стенозом). Суицид был организован Д. Истменом, как пишут биографы, так же основательно и тщательно, как он делал всю свою жизнь. Фактически им была совершена самоэвтаназия, для которой он обладал необходимыми средствами.

Государственная поддержка эвтаназии (для тех, кто такими средствами не обладает) может осуществляться различным образом, например, путем создания при администрациях крупных городов специальных "Центров эвтаназии", обеспечивающих предоставление гражданам соответствующих услуг:
а) регистрация заявления на эвтаназию;
б) нотариальное удостоверение дееспособности и вменяемости заявителя;
в) оказание медицинских услуг и (или) консультаций по исполнению (применению) эвтаназии т.п.
Независимо от их конкретного содержания, совокупность услуг должна обеспечивать гражданам, принявших решение об эвтаназии, благие, максимально возможные удобства по ее исполнению.

Вышеизложенное достаточно убедительно обосновывает признание эвтаназии -- во всех ее основных доброкачественных вариантах -- феноменом, производным от психической, эмоционально-интеллектуальной природы человека. Что, по мнению известного правоведа и философа Л.И. Петражицкого (ссылка на которого будет приведена в следующей части тезисов о соматической собственности личности), исследовавшего связи теории государства и права с теориями нравственности, всегда должно учитываться в законотворчестве.

Ирвин Ялом, в своем исследовании отношений человека с собственной смертью рассказывает о взглядах Маймонида, Моисея бен Маймона по прозвищу Рамбам, еврейского ученого и философа XII века, который стремился примирить еврейское вероучение с учением Аристотеля: "В XII веке Моисей Маймонид в "Руководстве для растерянных" описал четыре принципиальных способа стремления к совершенству. Он отверг первый из них – совершенствование материальной собственности – как дело воображаемое и ненадежное, и второй – совершенствование тела – как не позволяющий провести различие между человеком и животным. Третий путь – нравственное совершенствование он находил заслуживающим похвалы, но ограниченным в том смысле, что он служит больше другим, чем самому человеку. Четвертый – совершенствование разума он считал "подлинно человеческим совершенствованием", <true human perfection> через которое "человек становится человеком". [26] [29, PART III, CHAPTER LIV]

По мнению И. Ялома, развивающего взгляды М. Хайдеггера и других ученых, "...на отрицание смерти расходуется значительная доля нашей жизненной энергии", при этом "...страх смерти пропитывает собой всю нашу социальную ткань", "...каждый из нас – одновременно ангел и дикий зверь, мы смертные создания, обладающие самосознанием и потому знающие о своей смертности. Отрицание смерти на любом уровне есть отрицание собственной природы, ведущее ко все большему сужению поля сознания и опыта."
И только разум человека способен противостоять всплывающему на поверхность, расточительному и эволюционно бессмысленному страху смерти, привлекая в качестве союзника фундаментальное и эволюционно оправданное стремление присваивать и обладать собственностью.

Использованное за надобностью. (*существует в электронном формате)

Эвтаназия и гражданские права:
euthanasia civilis; euthanasia civicus; euthanasia medicus; ultimate civil right.

<===----------===>

Эвтаназия и гражданские права: euthanasia civilis; euthanasia civicus; euthanasia medicus; ultimate civil right.

<===----------===>

Эвтаназия и гражданские права:
euthanasia civilis; euthanasia civicus; euthanasia medicus; ultimate civil right.